При строительстве часовни в д. Яссы были обнаружены могильные плиты и среди них плита с надписью «1908 год, Андрей Карлович Мюленберг, скончавшийся 11 апреля на 56 году жизни». (об этом событии сообщала газета «Вперед» от 21 ноября 2009 года.)
Мне удалось связаться с потомком Мюленбергов – Еленой Шмелевой, живущей в далекой Тюмени. она и приоткрыла еще несколько страниц из неизвестной истории нашего Пустошкинского края, прислав воспоминания внучки Андрея Карловича и своей матери – Иоганны Павловны Шмелевой. При жизни Иоганна Павловна редко и неохотно рассказывала о своих предках, воспоминания написала по просьбе детей, но прочитаны они были только после ее смерти. События, изложенные в повествовании, не стали полной неожиданностью для семьи, но если раньше было известно об отдельных эпизодах, то теперь сложилась полная картина трагической истории их рода.

    Мюленберги – выходцы из прибалтийских немцев, поселившиеся в России, были мельниками. Даже фамилия Мюленберг в переводе с немецкого означает мельничная гора. У Андрея Карловича (по-немецки – Генриха) была своя мельница в д. Устье Пустошкинского района (в то время Себежского уезда). Мельница стояла на реке Великой в 200 метрах от Ясского озера. Мельник жил в доме при мельнице со своей женой Генриеттой Григорьевной, урожденной Дор тау. Было у них четверо сыновей: Павел (Пауль), Эмиль, Антон (Отто) и Валентин.
О характере Мюленбергов лучше всего говорят события, произошедшие с их знакомыми Филиппсен. Фердинанд Филиппсен своей мельницы не имел, арендовал мельницу в поместье неизвестного генерала и содержал огромную семью в 11 детей. Дети уже подросли, когда в селение, где они жили (Псковская область), откуда-то нагрянула дифтерия (в самом начале ХХ века) и за одну неделю унесла троих детей. Их мать Альвин не могла этого перенести, начала прикладываться к бутылке и стала алкоголичкой. К 1910 году старший сын и дочь обзавелись своими семьями, но в семье оставалось еще 5 детей. В 1910 году умирает совершенно спившаяся Альвина, а через две недели от сердечного приступа – отец этих пятерых сирот. Дети остались совершенно нищими, ведь и дом, в котором они жили, и мельница – все это было в аренде.
Генриетта Мюленберг, узнав о трагедии в семье Филиппсен, объявила: «Нужно спасать девочек!» И приказала своему сыну жениться на старшей Филиппсен, Эмме. Павел сопротивлялся изо всех сил, была у него в деревне любовь, некая Маша, но «преодолеть» мать не мог. Женился. На свадьбе брата Отто увидел младшую сестру невесты, Альму, – через год состоялась и их свадьба.
Младших Филиппсен, Артура и Эмилию, взяла на воспитание их старшая замужняя сестра Ольга Мулакевич. Алиса подрастала в семье Мюленбергов. Семья Мюленберг жила в старом доме, который стоял в одном дворе с мельницей, куда постоянно подъезжали подводы со всяким зерном, горохом и долго стояли, ожидая своей очереди на помол. Павел (Пауль) и Антон (Отто) были на войне и вернулись, один – в 1917, другой только в 1920 году. Мельницу братья поделили: мельница в Устье досталась Павлу и Антону, а Валентину выдали его долю деньгами, и он купил мельницу в деревне Высоцкое – в 10 километрах от Устья. Там же он купил (или построил) дом, женился.
Семьи стали быстро расти. В 1925 году братья Павел и Антон поделили усадьбу, поссорившись при этом чуть не на 10 лет. Были построены два новых дома. Дом Антона стоял на очень живописном месте, на высоком берегу р. Великой, а дом Павла стоял в саду, который с двух сторон огибали дороги.
Из воспоминаний Иоганны: «Однажды зимой мы ездили на Масленицу в Высоцкое к папиному брату, дяде Вале. Мне запомнились очень чистый дом, большие окна и очень вкусные блины, которые подавали с творогом, залитые топленым маслом. У дяди Вали было двое детей – Жоржик и Лена. Жоржик, увидев меня, закричал: «У нее на голове лен!» Такая я была голубоглазая блондинка.
Лен у нас выращивали. Зимой его пряли (а сначала мочили, потом сушили, потом трепали) и ткали холсты. У мамы был ткацкий станок и прялка. Шерсть тоже пряли. Чтобы нормально жить, нужно было много работать! И мои родители умели это делать. Весной холсты белили на тающем снегу и ярком солнце. На участке, около нашего дома, росла вишневая аллея. Ее я помню довольно хорошо. Она была очень красива весной, и мы около этих вишен пасли Шамайку (кобылу). Во дворе нашего дома был погреб, который с весны загружали льдом и держали в нем все скоропортящиеся продукты (в основном молочные). У родителей была корова Милашка, которая летом давала до 30 литров молока в день. Осенью готовили всякие запасы: делали колбасы, коптили окорока, закладывали на хранение овощи, фрукты и зерно. Хлеб мама пекла сама в русской печи.
Я не знаю, какой степенью культуры обладали мои родители, дедушки и бабушки. Книг в доме (в Устье) я не помню. Но на уровне быта родители были довольно интеллигентны. Мы, дети, все спали порознь на своих кроватях. Спали на простынях, одеяла были с пододеяльниками. Помню, что у мамы были красивые скатерти, вытканные с узорами, и комод покрывала очень красивая скатерть. Основа – типа рыболовной сети, была вышита разноцветным гарусом. Были красиво вышитые полотенца. И была красивая посуда, серебряные ложки, вилки и ножи. Думаю, что все это осталось еще от приданого бабушки. Ели мы из отдельных тарелок, и мама учила нас, как вести себя за столом, что нужно есть ложкой, что вилкой и ножом, что только вилкой. Нам не разрешалось вмешиваться в разговоры взрослых, показывать на человека пальцем, учили пользоваться носовым платком и прочее.
Так мы дожили до 1929 года, когда начались всякие неприятности.
Сначала я видела озабоченных родителей, которые говорили о каких-то налогах. Видела, как на телегу грузили мешки и увозили их в Пустошку. Собирались дяди Антон и Валя, крестный дядя Павел (его фамилия была Дортау, а жил он в Решетово) и папа, о чем-то советовались. Но мне были непонятны их проблемы и мамины слезы. В один «прекрасный» день папу, всех дядей и крестного вызвали в Пустошку и там арестовали. Через какое-то время состоялся суд, всех их признали виновными за отказ выполнить хлебные налоги – а они отдали все, что было! Вынесли решение о полной конфискации имущества, движимого и недвижимого. Всех трех братьев на два года посадили в тюрьму и выслали в какую-то колонию под Архангельск, а «решетовскому» дяде Павлу (крестному) дали 10 лет, обвинив его в том, что в сдаваемый им хлеб он добавлял гвозди.
Через какое-то время началось раскулачивание. Все, что было нажито родителями, продавалось с молотка. Я все еще ничего не понимала, да и мама старалась, чтобы мы не видели происходящего. Отобрали у нас все: мельницу, дом, все, что было в доме, даже наволочки и полотенца. Кое-что из белья маме удалось спрятать у сочувствующих ей деревенских жителей, но далеко не все ей по-том вернули.
Маме в то время было 37 лет. А нас, детей, было четверо. Старшему брату Евгению – 14 лет, Александру – 10, мне – 7, а Вале – 4. Всех нас из дома, естественно, выкинули. И тетю Альму, и тетю Иришу с детьми тоже. Моей маме и тете Альме удалось снять небольшую избушку в Устье же. Там была одна комната, большая русская печь, что-то вроде двухэтажных нар и скамьи вдоль всех стен. Здесь мы и поселились. Но вскоре и сюда пришли нас раскулачивать, причем, ночью. Нас всех разбудили, перетрясли все, на чем мы спали. Не знаю, что искали и нашли ли, но из-под двухлетнего загипсованного Лени (у него были сломаны обе ноги) вытащили и унесли две подушки, на которых он лежал. Но корову-нетель не увели. Когда они ушли, мама плакала навзрыд, а тетя Альма угрюмо ходила взад-вперед. Ее жизнь била крепко, но я никогда не видела ее плачущей. В этой избушке мы прожили зиму 1929-30 годов.
После последнего раскулачивания мама и тетя Альма решили, что из Устья надо уезжать. И мы поехали в Ленинград. В Ленинграде жило тогда довольно много маминых и папиных родственников, двоюродных и троюродных. И жили они, даже по моим теперешним представлениям, довольно прилично. Но в Ленинград мы приехали без папы, и никто из его родственников нас принять не захотел. Я их понимаю...
Под Ленинградом есть такой дачный поселок Вырица. Вот в этом поселке жили мамина двоюродная сестра Ольга Мулакевич и ее муж (дядя Эдя), у них было пятеро детей. Они нас приняли.
В 1934 году, в декабре, убили Сергея Мироновича Кирова. Начались аресты и выселения на 101 километр от Ленинграда. Людям, которые органам НКВД казались подозрительными, вручались повестки, из которых явствовало, что в течение суток (или трех) они обязаны покинуть Ленинград, сдать квартиру и выехать, куда хотят, но не ближе, чем за 101 километр от Ленинграда.
Вскоре моя мама получила повестку из НКВД, ей тоже предложили выехать за 101 километр. Куда ехать? Трое детей, от 10 до 14 лет. В конце концов, было решено, что мама и я с ней едем в Новгород. В июне 1936 года маме выдали документы, по которым она могла жить и в Ленинграде. К этому времени выпустили отца. Но в Ленинграде нам жить было негде. Родители нашли комнату в пригороде Ленинграда, в 30 километрах по Московской железной дороге, в поселке Красный Бор». Из рассказов, записанных внучкой Павла, Еленой Шмелевой: «Началась война. Когда фронт подошел уже близко, Пауль Мюленберг исчез. Все мужчины уходили
воевать, поэтому его особенно никто и не хватился. Но, по слухам, он ушел в свою захваченную немцами деревню Устье, заявил там свои права на мельницу и дом – и ему все вернули. Вскоре в доме появилась женщина с детьми – Пауль объявил, что женился. На самом деле это была одна из его племянниц. Ее настоящий муж был каким-то милицейским чином и ушел в лес, где возглавил партизанский отряд. Видимо, Пауль таким образом хотел укрыть родственников от немецкой расправы. Но расправа пришла с другой стороны: однажды ночью явились партизаны с настоящим мужем во главе. Жене он сказал: «Надо бы тебя расстрелять, как бешеную суку, да дети у тебя!», а деда Пауля увели в лес и там четвертовали…».
Вокруг Ленинграда сжималось кольцо блокады, немцы заняли Красный Бор. Всех жителей, выживших после бомбежек и обстрелов, вывезли в Польшу, в лагеря для перемещенных лиц. Там умерла Эмма Мюленберг. Трагически закончилась жизнь и братьев Павла – Эмиля, Антона, и Валентина. Все они были арестованы в 1937 – 1938 гг. годах и расстреляны. Валентин был арестован в феврале 1938 г. и расстрелян в апреле того же года, но его родные и близкие долгие годы ничего не знали о его гибели и ждали его возвращения (почти полвека). Его дочь, Рыбкина Елена Валентиновна, написала воспоминания о своем отце (Рыбкина Е.В. «Взываю к духу твоему: воспоминания дочери», «Эхо из небытия», сост. Рычков Л.П. Новгород, 1992.– С.5-11 ), они опубликованы в Интернете.
Более счастливой была судьба молодого поколения Мюленбергов.
Елена Шмелева рассказывает: «Мои родители (Иоганна Мюленберг и её муж Александр Ксенофонтович Шмелев – Т.Я.) после окончания Свердловского горного института были распре-делены в Кустанайскую геофизическую экспедицию, через год переведены в Тюменскую геофизическую экспедицию, еще через два – организовывали первую Ханты-Мансийскую геофизическую экспедицию, в 1953 вернулись в Тюмень, да так и остались здесь навсегда. Они были одними из первых геологоразведчиков Западной Сибири, гордились своей работой, своими друзьями-коллегами. Я до сих пор считаю, что все они были совершенно необыкновенными и очень счастливыми людьми.
Детей в нашей семье было четверо. Сын Юрий продолжил дело родителей, дочери Наталья, Елена и Татьяна пошли по журналистской линии, хотя образование получили все разное. Внуков – девять, а правнуков скоро будет десять. Все мы живем в Тюмени, считаем своей Родиной Сибирь».
Но история предков заставляет волновать, и неисполненная мечта матери Елены, Иоганны Павловны – увидеть деревню Устье, где жила счастливая семья Мюленбергов, зовет на родину. Деревня Устье – самое светлое, что было в ее детстве. И ее детям, внукам и правнукам, хотелось бы побольше узнать об этой деревне. Обитаема ли она сейчас? Осталось ли что-то от моста, мельницы и запруды? По-прежнему ли чудесны песчаные пляжи Ясского озера?

Материал подготовила
т. Яковлева, гл. библиограф Пустошкинской районной библиотеки       Газета "Вперед" №12 * (10179) * среда 16 февраля 2011г. 

[ Вернуться в раздел История и краеведение: | Вернуться в главный раздел ]